Почти вся жизнь - Страница 152

152

— Вот весь мой день. И это — люди, с которыми я провел молодость!

— Молодость? Да, да, молодость, — повторил Ганечка. — Но молодость ушла, как говорится, безвозвратно. Ты лучше расскажи, как ты живешь. Есть что-то такое в тебе… появилось… столичное. Кандидат наук? Кафедра? Женат? Нашел принцессу? Помнишь, ты хотел найти принцессу с жилплощадью в Москве. Нашел, да?

— Комнату нашел, принцесса будет, — сказал Владимир Павлович. — Будет, будет, не сомневайся, Ганечка… Но ты мне вот что скажи: Лебедев, Рябинин, Саша Жилин, Титов — я ведь еще не сказал тебе, что звонил и к Титову, — слушай, они что, сговорились?

— Сговорились, сговорились, — охотно подтвердил Ганечка. — Это безусловно, в этом нет сомнения. Не сомневайся, Вольдемар. Милый, голубчик, золотко мое, сговорились, не сомневайся. Ведь это все из-за Катеньки… Виноват — из-за Екатерины Дмитриевны.

— Какая Катенька? — искренне удивился Владимир Павлович.

— Какая, какая! Катенька Борзенко, прекрасная хохлушка.

— Вот что! Откуда ж ты знаешь?

— Да как же было не знать! Ведь ты же не стеснялся… Леня, и Илюша, и Сашка знали, сам нам рассказывал.

— Ну, положим, не тебе, — заметил Владимир Павлович, отставив тарелку и рюмку.

— Мне? М-м-м… Ну, положим, мне ты не рассказывал. Но ведь намекал? Намекал. Да и как было не намекнуть! Хорошенькая девушка! Прелесть! Помнится, в воскресный день я как-то за Волгу поехал — устал я от этих коронок да мостиков, меня тогда при себе папаша техником держал, — поехал за Волгу, а там ты… с нею… у самого бережка… на ее руке заснул. Как с картинки! Будешь отрицать?

— Не буду, — сказал Владимир Павлович быстро, словно боясь, что разговор их может оборваться. — Ну что? Ну, вспомнил, ну, было. Она и в самом деле была хорошенькой. Так как же она живет? Что с ней стало?

Ганечка навалился бородою на стол и внимательно взглянул на Владимира Павловича. С минуту он испытующе глядел на него, потом вскочил, видимо не в силах владеть собою:

— Так ты ничего не знаешь? Ты действительно ничего не знаешь?

— Ничего, клянусь тебе…

Ганечка покачал головой, потом снова сел за стол, напротив Владимира Павловича.

— Но ведь родился сын, — сказал он негромко.

Его слова произвели впечатление. Ганечка, наслаждаясь, смотрел на Владимира Павловича. Помолчав немного, добавил:

— Твой, твой сын, в этом нет сомнения. Достаточно взглянуть на Анатолия Петровича…

— Петрович? Почему Петрович? Ничего не понимаю! Если это мой сын… Петрович? — снова спросил Владимир Павлович. — Уж не Ткачев ли?

— Он самый, угадал! Эх, черт возьми, а я-то тебя собрался экзаменовать…

— Ткачев… — повторил Владимир Павлович, наморщив лоб и, видимо, стараясь что-то припомнить.

— Влюблен был безумно, — рассказывал Ганечка. — Прямо-таки по пятам ходил. Да ты сам над ним потешался… Высокий такой дядя, грудь колесом, ну — военный человек, что ты хочешь!..

— Тоже красиво! — сказал Владимир Павлович. — На каком же она месяце была, когда замуж выходила?

— Что, что? — удивился Ганечка. — На каком месяце? Ну, это ты зря, Вольдемар! Она не такой человек, Екатерина Дмитриевна… чтобы в это время — без любви… Чепуха какая… Да и для чего это ей надо было?.. Зря, зря обидел…

— Ну так рассказывай тогда по порядку! — со злостью сказал Владимир Павлович.

— Сердишься?

— Рассказывай, прошу тебя!

— Можно… можно и по порядку, — согласился Ганечка. — Ну, уехал ты, я в то время со всей вашей компанией перессорился: им, видите ли, мой «образ жизни» не нравился или уж я не знаю что… Полгода прошло. Узнал случайно: Катенька родила. Катенька?! Ну, я в цветочный магазин, великолепный букет, и — в родилку.

— Букет, родилка… какая ерунда… — потирая лоб, сказал Владимир Павлович.

— А ты не перебивай. Сам же просил по порядку… Вот перебил, а я забыл, на чем остановился.

— Ну… цветы…

— Да-да… Приезжаю в родилку. Милые мои! В вестибюле вся честная компания — и Лебедев, и Рябинин, и Жилин, и Титов. И у каждого в руках по букету. Море цветов! Все рады — мальчик… «Товарищи, прошу расходиться по домам, часы приема окончены!..» Да-а… прекрасный был денек, — сказал Ганечка. Воспоминания, видимо, доставляли ему истинное удовольствие. — Назвали Анатолием. А Ткачев в это время на учениях был. Он вообще ни о чем понятия не имел. Даже не знал, что ты из Энска сбежал. Два года прошло, два года — не меньше. Видел я их как-то потом уже на улице, ну, пару раз в театре встретил… Потом здесь. Я ей восьмерку пломбировал. Закончил, убрал инструмент, а она все в кресле сидит. Говорит: «Ганечка, вы знаете, я выхожу замуж». — «За Ткачева?» — «Да. Он хороший, верно? Очень он хороший человек». Ну, Ткачев чуть с ума от радости не сошел.

— Но алименты? Я ни разу даже повестки не получал!

Ганечка засмеялся.

— Тоже сказал — алименты! У мальчишки, слава богу, есть отец.

— Но не родной отец!

— Так мальчик-то этого не знает! Куда как приятно иметь беглого отца, алиментщика! А тут — человек вырос в нормальной семье, при отце и при матери. Анатолий Петрович — и все.

— Так, — прервал его Владимир Павлович. — А мне, значит, сговорились руки не подавать, так сказать, заклеймить…

— Было, было… Не спорю. Был такой разговор.

— И ты, Ганечка, тоже в этом сговоре участвовал?

— И это было.

— Ну и как же?

— Слаб человек, — вздохнул Ганечка. — Ну, приехал ты, ну, пришел… Ну что? «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…» Ты бы видел этого младенца! Двадцать лет парню, косая сажень в плечах. Он нас всех одним пальцем уложить может. Хороший паренек, добрый. Учится…

152