Почти вся жизнь - Страница 24

Голос такой легкий, что я вижу веселые спокойные глаза, ресницы, чуть тронутые инеем, и нежную тонкую руку на контрольной трубке.

«…В результате пятидневного наступления войска фронта… сильно укрепленную долговременную оборону немцев и, продвинувшись, расширили… в боях… отличились войска генера…»

Порыв связи.

Знаю, что порыв, что где-то на линии немецкий снаряд порвал провод, что должно пройти время, — надо найти, срастить концы, но я не выдерживаю и кричу:

— Скорее, Маша, скорее!

«…Выражаю благодарность руководимым вами войскам…»

— Маша, Машенька! — кричу я. — Ты лучшая девушка в мире, Машень…

Порыв связи на линии.

...

Зимняя повесть

1

Темным ноябрьским вечером Анна Евдокимовна возвращалась домой. Холодный дождь сменился тающим в воздухе снегом, но она шла медленно, погруженная в свои мысли. Крытая машина с красным крестом на треснутом ветровом стекле чуть не сбила ее с ног. Из машины выскочил человек и, осветив фонариком дверь и ступеньки, быстро вошел в дом.

Анна Евдокимовна остановилась. Только что она мысленно представляла себе эти ступеньки и эту дверь. Изо дня в день, из года в год она приходила сюда. За этой дверью другая, стеклянная, за ней широкий коридор, первая комната направо — учительская.

Вот уже два месяца в здании школы помещается госпиталь. Анне Евдокимовне хотелось зайти и посмотреть, как там теперь, но она продолжала свой путь по темной осенней улице. Долго тянулась низкая железная решетка школьного сада. Покрытые снегом, неровной пирамидой громоздились сваленные в саду парты.

Дойдя до конца ограды, она остановилась. Не хотелось уходить от этих знакомых и печальных мест. Было такое чувство, словно она вторично прощается со школой.

Еще два месяца назад все было ясно: здание школы нужно госпиталю, она будет учить детей в другом месте, может быть, в бомбоубежище. И в самые тяжкие дни этой осени она надеялась: еще немного — и начнутся занятия.

Сегодня она снова была в районном отделе народного образования. Но Андрея Николаевича, заведующего, не нашла, и какая-то остролицая женщина сказала, что он болен.

— На что он вам? Ну зачем вы приходите? — И заплакала.

Анне Евдокимовне остролицая женщина не понравилась, но поняла она ее ясно: в осажденном Ленинграде невозможно учить детей, да и незачем…

Талый снег забирался за воротник пальто, ноги стыли, и Анна Евдокимовна поспешила домой.

Ветер с ожесточением рвал тучи. Снег закручивался все выше, и наконец последние бесформенные хлопья исчезли в небе. В лужах замелькала неспокойная луна.

Через несколько минут Анна Евдокимовна уже вошла в свою комнату. Подышав на стекло, она зажгла небольшую керосиновую лампу, затем расколола полено на мелкие лучинки и растопила печурку. Убедившись, что печурка не дымит, поставила на нее чайник с водой. Затем, взяв с полки книгу в старинном переплете, села в кресло.

Всякий раз, когда в жизни становилось трудно, Анна Евдокимовна успокаивала себя чтением. Особенно любила она Диккенса. Писатель хорошо знал сердца людей и для каждого находил слова простые и исцеляющие. Многие страницы она знала наизусть и все же вновь и вновь их перечитывала.

...

«Вот в толпе, которая вереницей проносится в моем воспоминании, один образ, спокойный и тихий. Он в своей невинной любви и детской прелести говорит: остановись, вспомни обо мне. Я исполню это…»

Она читала эти любимые ею строки, но книга не приносила облегчения. Тайный смысл слов не раскрывался ей, как всегда. Книга оставалась холодной, не для нее написанной.

По-прежнему она чувствовала себя разбитой, опустошенной. Читая, она думала о своей жизни.

Ей уже за пятьдесят. Вся ее жизнь была заполнена только работой. Но разве все эти годы чувствовала она себя одинокой? С гордостью Анна Евдокимовна могла сказать, что жизнь не была для нее скупой. Несколько поколений вырастила она. Новый учебный год должен был начаться в тот день, когда фашисты замкнули кольцо блокады.

Она всегда преданно служила своему делу. Иные из ее товарищей считали Анну Евдокимовну суховатой — она всегда ровно относилась ко всем детям, — но потом, познакомившись ближе, убеждались, что это лишь характерная сдержанность, за которой видна живая человеческая душа.

Еще этим летом она готовилась к преподаванию географии в двух соседних школах, так как многие педагоги ушли в народное ополчение и надо было их заменить. Еще в августе ей поручили подыскать новое помещение для занятий. Еще неделю тому назад она разговаривала с Андреем Николаевичем. Но может быть, Андрей Николаевич зря ее обнадеживал?

Сегодняшний день как бы подвел итоговую черту. За этой чертой она ничего не могла разглядеть.

Вой сирены прервал ее размышления. Пока диктор объявлял воздушную тревогу, Анна Евдокимовна успела потушить лампу и плеснуть воду в печурку. Сунув ноги в валенки, она надела пальто и, повязав голову большим шерстяным платком, выбежала из квартиры.

Она слышала, как по всем этажам захлопали двери. Синяя лампочка едва освещала людей, спешивших вниз, в убежище. Анна Евдокимовна, держась стены, поднималась по лестнице вверх. Сегодня была ее очередь дежурить на крыше.

Сухо и холодно. Большие зимние звезды. Белые с желтизной лучи прожекторов сузили небо и словно определили небесный материк. Луна неподвижна, крыши домов залиты голубым светом. И удивительно тихо.