Почти вся жизнь - Страница 22

К оглавлению

Два немецких снаряда ложатся по нашему берегу.

Ни я, ни радист не понимаем, сколько еще проходит времени.

В блиндаж входят Лосев и Птицын.

— Раздевайтесь, — говорю я, — вы совершенно мокрые.

Звонит телефон.

— Да, прибыли, — говорю я. — Да, будет исполнено.

Они раздеваются. Лосев говорит:

— У нас рация испортилась.

— Я так и думал, — отвечает радист. Он вдруг как-то весь обмякает. Голова падает на рацию. Я по телефону вызываю сменщика. Затем аккуратно записываю наблюдения разведчиков.

— Оставайтесь здесь и отдохните, — говорю я им. — Меня вызывает начальник штаба.

Начальник штаба сидит за столом в своей землянке. Лицо его изменилось. Глаза стали узкими. Щеки запали и кажутся давно не бритыми.

— Отличные результаты, — говорит он после моего доклада. — Продолжайте наблюдение. Кого думаете послать?

Я сажусь за стол, называю две фамилии и, сам не знаю почему, кладу голову себе на руки.

— Я иду к командиру полка, — говорит начальник штаба (он смотрит на меня). — Ну-ну, так, так…

Но проснуться я уже не могу.

ПЕРВАЯ…

Боевые действия начнутся завтра утром. В том, что я не буду в них участвовать, виноват рапорт майора медслужбы Канунова:

...

«…Командир первой батареи прибыл из госпиталя, не закончив курса лечения».

Старый мой знакомый Левкин не спеша везет меня в тыл полка. Летний вечер вместе с нашей полуторкой тянется по шоссе.

— Целый день возил снаряды к вам, на первую, — говорит Левкин.

Наглотавшиеся бензина придорожные ромашки. Оглохшие от шума машин темные вечерние птицы. Рядом с нами, прямо в густую пыль, грузно садится большое солнце.

— Приехали, — говорит Левкин.

В шалашике, на полу, устланном ветвями елок, сидит, скрестив ноги, с трубкой в зубах Кокин, начальник артснабжения, — широкий, грузный, красный от духоты, похожий на солнце, севшее в пыль.

— Здорово, друг, — говорю я. И рассказываю о своей неудаче.

— Начнется операция — дело найдется, — говорит Кокин. — Ложись отдыхай.

Я бросаю шинель на ветки и ложусь.

Голоса водителей, визгливое лязганье идущих по шоссе танков, тонкое комариное пение. Приснись мне, моя батарея! Стволы, блестящие ранним утром, словно растертые махровым полотенцем.

Утро. Кокин говорит мне:

— Вот образец учета. Следи, друг. Писаря путают, а меня потом штаб греет.

У Кокина много дела. Боевые действия разворачиваются. Батареи требуют снарядов. Кокин осторожен и требователен.

Я слежу за учетом. Все чаще появляется «первая» в графе «батарея». Все чаще я слышу голос Кокина:

— Опять первая!.. Дайте первой… Что там с первой?

Полдень. Черные густые тени, словно налитые зноем.

— Надо выяснить, что с первой, — говорю я Кокину. — Я съезжу с Левкиным.

Духота в кабине машины. Кожаное сиденье раскалено. Четкие узоры шин и гусениц на пыльном шоссе. Прибитая к дереву стрелка-указатель «МСБ» — к запыленным палаткам медсанбата. Двадцать на спидометре.

— Судя по расходу, батарея ведет беглый огонь, — говорю я Левкину многозначительно.

Левкин качает головой:

— Ох, не надеюсь я на резину. Машина перегружена.

Все-таки тридцать на спидометре. Черный столб пыли возникает впереди и с треском разваливается.

— Дурак разорвался, — говорит Левкин презрительно. — Есть тут дальше одна чертова развилка. Действительно, ее немцы пристреляли.

Дом, похожий на ящик со срезанной крышкой. Слышно, как внутри дома работает движок. Перевернутый остов легковой машины. Как будто большого черного жука положили на спину. Сорок на спидометре.

Мостик через обмелевшую речку. Стонут тормоза. Поворот вправо.

— Это и есть твоя чертова развилка?

— Нет, проехали.

Проселочная дорога. Ветки деревьев стучат о кабину. Машина с трудом въезжает в небольшой лесок. Знакомые мне батарейцы подбегают к машине и открывают борт. Я подхожу к телефонисту. Он сидит, прислонившись к дереву; аппарат зажат в коленях.

— Батареей — беглый!.. — выкрикивает он команду, которую передают с наблюдательного пункта.

— Дай-ка мне трубочку, — говорю я телефонисту тихо, но настолько, чтобы он слышал меня.

— Товарищ комбат!.. — Никак он меня не ожидал здесь увидеть. — Как ваше здоровье?

— Скажите обстановку! — кричу я в трубку.

— Немцы контратакуют. Не сдавайте темпа. Батареей — беглый!

Левкин разворачивает машину.

— Расход снарядов правильный! — кричу я Кокину, когда машина останавливается у шалаша.

— Грузите на первую! — кричит Кокин. — Дивизия имеет успех слева и справа, — сообщает он мне. — Занята третья линия немецких траншей. Я только что разговаривал со штабом дивизии. Только в центре немцы контратакуют.

Снова шоссе. Пролежни шин и гусениц. Стучит движок в доме со срезанной крышей.

— Ну, где твоя чертова развилка?

Перевернутая легковая машина. Мостик. Проселочная дорога. Внезапно въезжаем в густую пыль.

Осколки снарядов, словно обрушилась черепичная крыша. Осколок солнца, черный от пыли.

— Ох, не надеюсь я на резину, — говорит Левкин.

Подхожу к телефонисту. Он по-прежнему сидит, прислонившись к дереву. Телефонная трубка крепко схвачена пальцами. Но вытянулись ноги, и аппарат, зажатый в коленях, упал на землю. Слышно, как напрасно надрывается телефонист на НП.