Почти вся жизнь - Страница 167

167

Как обо всем этом сказать жене? Надо начать с того вечера, с той минуты, когда он расстался с Бородиным возле его дома. Но с тем вечером покончены все счеты. Федор Васильевич запретил себе даже думать о нем.

Елена Владимировна ушла, а он остался со своими мыслями. Главное табу не было нарушено. Надолго ли? Он думал о своей жизни, которая начнется, когда он наконец покинет эти стены, ясно представлял себе возвращение на завод. Роман Терентьевич с улыбкой показывает ему новую формулу расчета. Работа Игоря Самохина! Чего доброго, придется быть арбитром в этих делах, а может быть, и помогать «оловянному солдатику»?

«Оловянный солдатик»! Снова он вспоминал тот вечер, первый снег, сквозняк в парадной, сырую лестницу, голос Игоря снизу, но впервые не почувствовал обычной боли. Было что-то сильнее, чем эта старая боль.

Как же случилось, спрашивал он себя, что Роман Терентьевич первым увидел формулу расчета? Черт возьми, ведь Игорь все-таки его сын! Он представил себе Романа Терентьевича в университете и ощутил какую-то ревнивую неприязнь к старику. И, может быть, впервые за все время болезни с такой жадностью подумал о возвращении на завод. Ведь новое дело требует помощи!

Федор Васильевич проснулся, когда еще было темно. Пришла сестра, зажгла свет, открыла штору. За окном медленно пробивался рассвет. Федор Васильевич с нетерпением ждал первых солнечных лучей, настоящего света, дня. Ему хотелось поскорее взглянуть в окно, увидеть снег, сосны и дорогу, идущую через парк. Но начался трезвый больничный день, с лекарствами, термометрами и шуршащими простынями.

Около пяти прибежал Игорь:

— Мама просила передать: у нее годовой отчет, и она не может прийти. Ты просил термос — вот, пожалуйста… В месткоме сказали, что тебя ждет путевка в Кисловодск. В январе там очень хорошо.

— Сядь, — сказал Федор Васильевич. — Сядь, сядь, — повторил он нетерпеливо. Игорь сел, Федор Васильевич взглянул на него. «Ну вот так, — думал он, — минуточку посидим. Вот так. Ну вот и все. Теперь иди…» Но вдруг какая-то сильная теплая волна подтолкнула его к сыну.

— Почему не зовете меня к себе на факультет? — спросил Федор Васильевич быстро. — Не надо, помолчи, Роман Терентьевич, понимаешь, он неплохой, я им доволен, но я… Я бы рассказал тебе, рассказал вам…

На одно мгновение мелькнуло перед ним испуганное лицо Игоря. Мелькнуло и исчезло. Быстрым, почти неуловимым движением сын ткнулся ему в плечо, прижался к его груди, и Федор Васильевич услышал странный булькающий звук, как будто где-то близко закипела вода.

7

В конце недели Бородин позвонил Елене Владимировне:

— Что, ежели я вечерком зайду, не возражаете?

— Буду ждать! — обрадовалась Елена Владимировна.

Но когда Бородин пришел, она сразу почувствовала, что пришел он не просто так, а по какому-то делу. Вскоре он сам признался:

— Хочется поговорить, да не знаю, как подступиться.

— Я вас знала как человека прямого.

— Спасибо, это верно. Да и дружба моя с Федором… Как-никак, четверть века… — Он помолчал с минуту, нахмурился: — Речь идет об Игоре.

— Об Игоре?

— Да. Не знаю, говорил ли вам Федор, но он в свое время дважды со мной советовался… как с близким.

— Говорил…

— Моя позиция была ясной: молодость есть молодость. В эти годы всякое бывает, а крайние меры хороши только в крайних случаях.

— Что-нибудь случилось? — встревоженно спросила Елена Владимировна.

Бородин внимательно взглянул на нее:

— Не знаю, как по-вашему… По-моему — да.

— Если вы о том случае… В прошлый понедельник… они, действительно, оба понервничали, и это очень нехорошо. Врач говорил со мной…

— И со мной. Я, Елена Владимировна, не особый поклонник медиков, но, честное слово, в данном случае я их понял. Не для того врач затрачивает столько сил, чтобы потом в одну минуту все потерять. Как могло такое случиться? — Бородин встал, прошелся по комнате. Видно было, что ему нелегко дается этот разговор.

— Все это вышло случайно, — мягко сказала Елена Владимировна. — В тот день я не могла прийти и послала Игоря…

— Ну какая же это случайность, — перебил ее Бородин. — У Федора давно наболело, ведь его болезнь тесно связана с волнениями, которые он пережил… Вы на меня не сердитесь, это так.

— У обоих наболело!..

— С той лишь разницей, что одному пятьдесят лет и он болен, а другому девятнадцать, и, сколько мне известно…

— Да, здоров. Как говорится, тьфу, тьфу, совершенно здоров. Пожалуйста, не думайте, что я оправдываю Игоря, но я хочу вам сказать о том понедельнике, когда они встретились… Знаете, я рада, что они поговорили…

— Все-таки как-то странно это… — сказал Бородин. — «Встретились, поговорили». Ничто не мешало им поговорить раньше, и месяц, и два месяца тому назад.

— Вероятно, все-таки что-то мешало…

Бородин снова прошелся по комнате, остановился возле старой фотографии Федора Васильевича, покачал головой:

— Я полагал, что вы всегда во главу угла ставили здоровье Федора.

— Вы теперь думаете, что это не так?

— А если так, то надо что-то предпринимать. Мы с вами вертимся вокруг прошлого понедельника. А история имеет продолжение. С тех пор Игорь уже дважды был у отца. И каждый раз Федор встает, облачается в свой турецкий халат и айда в гостиную решать задачки, в которых сам черт ногу сломит. Разве для этого разрешил ему врач вставать с постели? Эту трепку нервов и сердца надо немедленно прекратить…

167