Почти вся жизнь - Страница 139

139

Костя Камышин… Фамилия у брата другая. Так, конечно, бывает. Мать не раз говорила, что Владика надо было записать на ее фамилию. Владимир Радунецкий — это звучит красиво, а Владик Сливцов куда хуже, но отец только смеялся и говорил, что фамилий плохих нет и что Пушкин тоже не ахти какая фамилия.

Но сквозь все эти никчемные мысли уже пробивалась одна, очень важная, и вскоре вытеснила все другие: надо действовать! Сколько раз он слышал эти слова от своего отца. «Надо искать выход из положения, а не прятать голову под крыло». Мамин голос: «Активность — это он унаследовал от тебя». Отец (шутливо): «А от тебя чувствительность…»

Как бы поступил отец на моем месте? — спросил себя Владик и ответил не задумываясь: он бы все бросил и поехал в Долинино. Отца нет, мать будет ждать его дома и, следовательно, «исполнить последний долг» может только Владик.

Родители знают, что он уходит на весь день, и не будут о нем беспокоиться, а пионервожатая решит, что он заболел или опоздал, но семеро одного не ждут, все пойдут в поход, и до вечера никто ничего выяснять не станет. А он вернется и признается во всем. И в том, что подслушал разговор, и в том, что тайком прочел газету. Отец будет на его стороне и, как взрослому, пожмет ему руку. Мама, конечно, поплачет, но скажет, что ее сбила Зизи. А в отряде он объявит, что хоронил брата, и все ему посочувствуют.

Как только он принял решение, ему стало легче. Действовать! Он сосчитал свои деньги. Вместе с копилкой — семнадцать рублей! Билет в Долинино два семьдесят и обратно — пять сорок, и автобус в оба конца рубль шестьдесят. Семь рублей. Десять остается. На эти деньги он купит цветы. Так полагается. Когда умер доктор Вишняков, родители купили большой букет и сделали красивую надпись: «От В. Сливцова и Н. Радунецкой». Владик тоже купит цветы и скажет: «Это за отца и за меня».

Теперь спать. Спать, спать, ни о чем больше не думать. В семь утра зазвонит будильник, осталось совсем мало времени, чтобы выспаться.

Утром ему удалось избежать встречи с матерью. Едва зазвонил будильник, как Владик крикнул:

— Спи, спи, я сам все сделаю!

— Завтрак на кухне, чай в термосе, только осторожно с кипятком, и зайди ко мне попрощаться, слышишь, Владик?

— Некогда, некогда…

Он выпил стакан чаю, съел бутерброд и быстро выскочил из дому. Действовать надо было быстро, но осторожно, а то еще ненароком встретишь кого-нибудь из ребят и тогда начнутся расспросы и все может сгореть. Он осмотрелся по сторонам и нырнул в автобус.

Первый этап прошел благополучно. Следующий был легче: никого из ребят в этой части города он не мог встретить. Оставалась только угроза встретить кого-нибудь из знакомых родителей. Так и есть! Вокзал, надо выходить, а на остановке папин сослуживец — в белом костюме и соломенной шляпе. Может быть, Владик и обознался, но на всякий случай проехал лишнюю остановку. Теперь бегом назад. Ах, если бы на нем были старые разношенные туфли, а не эти свиные ботинки. Стучат они звонко, но бегать в них очень неудобно.

Вокзал. Цветочный киоск. Самые красивые цветы — это, конечно, сирень. Продавщица сделала прекрасный букет, но, узнав, что такие деньги у Владика не водятся, строго его выбранила. На минутку Владик отступил. Но все же ему нужны были цветы, и он сказал:

— Пожалуйста, чтобы не дороже десяти!

— Герань в горшке семь рублей.

Небольшой кустик герани, с крохотными бледно-розовыми цветками, был едва заметен в большом глиняном горшке. Горшок скользкий, с дырочкой, оттуда вытекает жирная рыжая вода. Но дело сделано, и Владик с палкой в одной руке, с горшком в другой, гремя новыми ботинками, побежал в кассу.

Последний этап — поездом в Долинино — был самым безопасным, но Владик на всякий случай занял место в дальнем углу вагона.

В Долинине Владик бывал много раз, но то было давно, когда он был совсем маленьким. Родители снимали там дачу. Владик запомнил только детский вагон, переполненный такими же малышами, как и он, и совсем смутно городок, с его большим запущенным парком, которым так восхищались родители.

Долинино встретило Владика потоками яркого света, утренней свежестью и тишиной. На вокзальных часах было без четверти девять. Владик вежливо спросил милиционера, далеко ли до Головинской, и получил ответ: минут сорок пять ходу через парк, держаться правой стороны до чугунных ворот.

В парке было еще тише. Иногда только слышался шум мотора: пролетал самолет, оставляя белую борозду на спокойном голубом небе. Да где-то вдалеке звучал пионерский горн. После трудной дороги с бесконечными оглядками здесь дышалось по-особенному легко. И палка больше не казалась тяжелой и ненужной, и глиняный горшок стало удобнее нести. Бледные цветы стряхнули с себя городскую пыль и выглядели теперь ярче.

Владик шел не спеша, как человек, преодолевший множество препятствий, вполне самостоятельный человек, способный принимать важные решения и смело их выполнять.

Массивные чугунные ворота. Сразу же за этими воротами начиналась Головинская улица, дом семь — четвертый от парка.

Он сразу понял, что это здесь. Двухэтажный домик, выкрашенный в темно-коричневый цвет, с небольшим палисадником. Домик этот очень похож на своих соседей — и на дом пять, и на дом девять, но возле этого дома стоит похоронный автобус и множество людей толпится у входа и в палисаднике. А поодаль прямо на траве расположились музыканты и, видимо, ждут сигнала. Барабаны и трубы лежат рядом с ними. А самая большая труба стоит у стены, и на ней золотом блестит солнце.

139