Почти вся жизнь - Страница 136

136

Но напрасно он думал, что никто не заметит в нем перемены. Даже Валя, занятая салатом и только мельком взглянувшая на Николая Алексеевича, сказала:

— Эк вас за сегодня подвело!

Но вмешался Казанцев-Волжский:

— Не забывайте, друзья, что и великие люди — только люди!

«Что с ним? — с тревогой думал Виктор. — Таким я его еще никогда не видел. А в мою сторону он просто не смотрит…»

И, как всегда, выручал Маньковский. Он открывал бутылки, командовал закусками и сам бегал на кухню, чтобы убедиться, не пережарились ли шашлыки.

— Миропомазую себя тамадой, — заявил Казанцев-Волжский. — Прошу наполнить бокалы! Прошу поднять! За здоровье двух Сыромятниковых, двух!

Все потянулись к Николаю Алексеевичу. Он встал. В голове мелькнуло: «Не принять этот тост — и сразу все станет ясно». Но тут он взглянул на Виктора, встретился с его взглядом и заметил тревогу. Тень от нее падала на все лицо, делала черты суше, определеннее, старше. «Какой он молодой, — подумал Николай Алексеевич. — Боже мой, какой он молодой! Сколько раз еще изменится его взгляд, какие еще новые тени появятся на его лице». Обида вдруг отхлынула от сердца, ему стало жаль Виктора и жаль себя, жаль расставаться со всем тем, что их связывало, и с тем, что могло еще быть впереди.

Он низко наклонил голову, молча чокнулся со своими гостями и снова сел.

— Невеселый нынче праздничек, — сказала Валя.

И в самом деле, за их столом было безрадостно. Слева от них кутили рыбаки, справа студенты-практиканты, сдвинув четыре стола, шумели над бутылкой «шамхора», а еще правее тихо восторгались Волгой туристы, которым выпало счастье посидеть полчаса на месте. А здесь так ничего и не ладилось, хотя и вина было достаточно, и шашлык удался.

— Голубушка, Лидия Павловна, почитайте нам что-нибудь, — попросил Казанцев-Волжский. — Настоящие артисты никогда не брезговали застолицей, а вы у нас первая мастерица!

— Не могу, ей-богу, не могу. Устала за день, — решительно отбивалась Лидия Павловна. — Поймите же по-человечески. Вы лучше Любу попросите…

— Любочку? — удивился Казанцев-Волжский.

— Моя ученица…

— Не знал! Обрадовали!

— Любочка, просим, просим в смысле умоляем, — сказал Маньковский.

— Ну что вы, честное слово, — сказала Люба. — Я с удовольствием.

На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною,
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою…

Николай Алексеевич вместе со всеми слушал стихи. Он не знал, хорошо Люба читает или плохо, и так ли надо читать Пушкина или по-другому, но ему было приятно слушать спокойный Любин голос, рассказывающий о любви. Он думал о том, что, наверное, и Любе будет тяжело расставаться с Виктором. Но у нее и у Виктора жизнь только начинается. Сто раз еще все переменится. И чем больше он наблюдал за Виктором, за его тревогой, тем больше был уверен, что его сегодняшняя исповедь была случайной, еще сто раз изменятся и взгляды, и желания, и надежды. Но для того, чтобы все переменилось, надо, чтобы перемены начались сегодня.

— Милая, — закричал в восторге Казанцев-Волжский. — Да ведь у вас настоящий талант! Боже мой, Пушкин, здесь, на этом поплавке, как живой с живыми говоря…

— Да, очень хорошо, — сказал Виктор. — Я ведь тоже ничего не знал…

— Вы растеряны, юноша? Милая, у вас прямая дорога!

— Дорога? Куда? Какая? — смеясь, спрашивала Лидия Павловна, очень довольная, что Люба понравилась.

— Как это куда? На сцену! В театр!

Лидия Павловна снова засмеялась:

— На сцену? Да она на сцене куда чаще, чем я…

— Но я говорю не о любительских спектаклях, а о большом занавесе!

— Словом, сдавай остатки, бросай ларек, — резюмировала Валя. — И будешь тогда…

Лидия Павловна не дала ей закончить:

— Да что вы все на девочку набросились? Ну, не обидел бог талантом, что ж тут такого? Да знаете ли вы, сколько у нас в городе талантов? Вы все здесь птицы залетные, а я здешняя. Я вам говорю: поворошите молодежь — и музыканты, и чтецы, и художники, и скульпторы… А подождите, что будет через несколько лет!

— Если сегодня Люба не придет к нам… — начал Казанцев-Волжский, — он порылся в кармане и широким жестом выбросил на стол изрядно проржавленный ключ. — Закрывайте театр!

— Зачем же так? — неожиданно вступил в разговор Николай Алексеевич. — Может быть, лучше немного обождать? Мне тоже Люба понравилась, но может быть… — он немного помолчал, потом закончил: — Но может быть, это только молодость?

Казанцев-Волжский нахмурился:

— Однако молодость не мешает вашему партнеру!

— Мешает, — сказал Николай Алексеевич твердо.

— Юноша, встаньте, кланяйтесь, благодарите!

Но Виктор не откликнулся на шутку, и Казанцев-Волжский вдруг как-то разом присмирел.

— Позвольте, я заплачу за ужин, — сказал Виктор. — У меня вся получка цела: четыреста восемьдесят рублей минус «Избранное» Серафимовича.

7

В эту ночь Николай Алексеевич уснул под утро, а проснулся, как всегда, ровно в шесть. Виктор уже был одет и с рюкзаком за плечами.

С минуту Николай Алексеевич полежал молча, затем, взглянув на расписание, где значилось «утренняя физзарядка», вынул портсигар и лежа закурил.

— Может быть, чаю напьешься? — спросил он Виктора.

136