Почти вся жизнь - Страница 135

135

Мотоцикл он любил страстно. Его старенький «харлей» отказался служить, уже будучи совсем при смерти. Коля Сыромятников выпотрошил из старика все, что было ценного, остальное прикупил по дешевке и сам собрал новую машину. Никогда он не думал, что машина будет его кормить.

Но случилось именно так. Он стал известен как гонщик. К тому моменту, как Вилли Люденбах начал гастроли в Советском Союзе, Николай Сыромятников занимал вполне прочное положение.

Не для сильных ощущений, не в поисках риска начал он работать на вертикальной стенке, а потому, что был увлечен соревнованием с заграничным гастролером. Хотелось сделать свое, и сделать лучше.

Николай Алексеевич далеко ушел вперед по степи. Время было возвращаться, чтобы идти на поплавок. На поплавок? Чокаться за здравие нового номера? Нет уж, слуга покорный… Лучше сказаться больным. Конечно, его будут ждать, но что поделаешь… Лучше так.

И он не повернул назад, а пошел дальше. Идти надо было осторожно: где-то рядом начиналась балка. Николай Алексеевич знал эти места, он бывал здесь раньше, сюда загоняли его приступы тоски. Месяц назад он ушел сюда, и бродил всю ночь и решил бросить опостылевшую «бочку». Сейчас Николай Алексеевич упрекал себя в малодушии. Верно, что ему надоели бесконечные переезды, базарная толчея, жадные лица, гроссбухи Маньковского и мертвое карусельное постоянство номера. Больше всего хотелось сесть на свой мотоцикл и умчаться далеко отсюда, и не по вертикальной стене, а по живой земле, через болота, овраги и буреломы, навстречу могучим росным рассветам.

Но теперь это казалось ему изменой. Он вспоминал старые времена, первую свою получку, после того как Вилли Люденбах уехал на родину.

— Нуте-с, молодой человек, — сказал управленческий кассир Сыромятникову. — Нуте-с, вручаю вам дензнаки за две недели и ставлю вас в известность, что бельгийские франки, причитавшиеся господину Вилли Люденбаху, перевели на текущий счет фирмы, строящей турбины для Днепрогэса. Бельгийские франки нынче в цене. — И он расхохотался, довольный своей шуткой.

Для Сыромятникова это не было шуткой. Не жаль трудов, если так оборачивается дело. А труд был большой. Ему казалось, что и сейчас он чувствует жгучий пот, приваривший рубашку к спине.

Вечером гонщики собрались в «Астории». Они сидели там всю ночь. Они имели на это право. Один Сыромятников никогда бы не обогнал бельгийца, да еще в такой предельно короткий срок.

Он был счастлив. На следующий день начались гастроли нового, советского аттракциона.

Вспоминал Николай Алексеевич и войну. Всего две недели он служил вестовым при штабарме, но очень скоро все перепуталось, мотоцикл был разбит, он взялся за баранку грузовой машины, и его трехтонка была одна из первых, перебравшихся с грузом через ладожскую Дорогу жизни в Ленинград. Он рисковал ежедневно, изо дня в день его жизнь была под угрозой. Но он не искал опасности, он ее презирал.

После войны он вернулся к «бочке». Совсем недавно, когда Николай Алексеевич бродил по этим местам, он говорил себе, что именно в этом была его ошибка, что надо было найти другое дело, а сейчас он с гордостью вспоминал, как взялся восстанавливать «бочку», как был одновременно и ее конструктором, и снабженцем, и администратором…

Поиски опасности? Слова звучали оскорбительно. Положа руку на сердце, старая «бочка» этого не заслуживала: она привыкла к трудовым рукам. Именно так и надо сказать Виктору. Не притворяться больным, а прийти на поплавок и сказать обо всем, что есть на душе. И чем спокойней он будет себя держать, тем резче прозвучит его слово.

6

Шампанское было заказано к девяти часам, и лед уже успел подтаять.

— Может быть, Николай Алексеевич на радостях совершает круг почета по городу? — пошутил Казанцев-Волжский.

— Знать бы, так дома поужинали, — сказала Валя.

Маньковский покачал головой:

— Ну что ты, ей-богу. Мало ли что могло задержать человека.

Но и он нервничал. «Вечно чудит Сыромятников, уж и возраст подошел, пора бы остепениться».

— Давайте, я слетаю домой, — предложил Виктор.

— Да ведь не два шага!

— Ничего, ничего, обратно я на такси…

И только Лидия Павловна и Люба чувствовали себя хорошо. Они встретились здесь случайно, и обе были рады этому. Вот уже три года Лидия Павловна руководила драматическим кружком, в котором занималась Люба. Они удобно устроились на ресторанном диванчике и тихо разговаривали о будущей премьере: готовился пушкинский спектакль.

Вернулся Виктор и объявил, что дома только бабушка, Николая Алексеевича она не видела.

— Может быть, в другой раз соберемся? — предложила Лидия Павловна. — Холодновато становится…

— Нет, нет, — запротестовал Маньковский. — Валечка, одолжи Лидии Павловне свой платок. Возьми салат и поешь, — тихо сказал он жене.

Казанцев-Волжский свернул из салфетки подзорную трубу и водил ею по набережной.

— Земля, земля! Я — поплавок, поплавок! Музыка, туш! — неожиданно крикнул он, увидев Николая Алексеевича. — Ну, что я говорил? Каждый жанр имеет свои законы.

Маньковский бросился навстречу:

— Коля, Коля, с вашей стороны это просто бесчеловечно…

Николай Алексеевич, своим обычным крупным шагом и стараясь держаться как можно прямее, поднялся на поплавок.

— Простите меня, — спокойно сказал Николай Алексеевич. — Обстоятельства непредвиденные. Больше всего я боялся, что вы уже разошлись.

135