Почти вся жизнь - Страница 129

129

— Дело великолепное, удивительное, и достойно быть отмеченным, — говорил актер, сильно напирая на букву «о», и, казалось, он нарочно выбирает слова, где бы «о» звучало по многу раз. — Театр — это выдумка, игра, а здесь настоящее!..

Увидев директора аттракциона, Казанцев-Волжский обрадовался, обнял его, высоко поднимая авоськи и щекоча Маньковского стебельками зеленого лука.

— Иду к вам. Да! Говорю честно: это стало внутренней моей потребностью, так сказать душевной гимнастикой.

— Сегодня аттракцион закрыт, — сказал Маньковский, стараясь быть как можно любезнее.

— Что такое? — загремел актер. — Несчастный случай?

— Да нет, почему же, просто ремонтируемся, ничего больше.

— Друг мой, — сказал актер, кладя авоську на плечи Маньковскому, — большинство ваших зрителей аплодируют зрелищу, и, быть может, один только я рукоплещу искусству.

2

Николая Алексеевича дома не было. Старуха, сдававшая комнату гонщику, ворчала:

— Не пришел ночевать жилец… ясное дело…

Маньковский растерянно развел руками.

— Как же это так?

— А я за жильцами не приставлена… Стала бы я сдавать чужим людям, ясное дело, если бы не внучка…

— Ладно, ладно, «ясное дело», — сказал Маньковский и осмотрел комнату. Постель была аккуратно заправлена, на подушке лежал томик Пушкина, в углу висела черная тарелка репродуктора.

«…Усилился привоз овощей и фруктов, — оживленно рассказывал диктор, — на базаре работают парикмахерская, фотография и аттракцион „Мотогонки по вертикальной стене“».

Маньковский усмехнулся и подошел к окну. Во внутреннем садике в гамаке спала девушка. Пестрый сарафан открывал ее мускулистые, сильно загорелые руки и ноги. Среди пыльной зелени девушка выделялась ярким пятном.

— Я сегодня еще приду к вам, — пообещал Маньковский.

В тот день он обошел чуть ли не весь город, заходил в рестораны, справлялся на пристани и на вокзале. Николая Алексеевича не было нигде. Уже колхозники потянулись с базара на вечерний паром, когда Маньковский забежал в аттракцион. В «кабинете директора», маленьком закутке при «бочке», на ободранном диванчике сидела Валя и прямо из бутылки пила мутный фиолетовый лимонад. У ног ее дрожали тойтерьеры. Явственно слышался шум мотора — это Ряпушкин, монтер и осветитель аттракциона, проверял мотоциклы.

— Собакевичей надо бы покормить, — заметил Маньковский.

— Да они и так жрут целый день, — лениво ответила Валя. — А проку от них никакого.

На следующий день, едва рассвело, Маньковский снова пришел на квартиру Николая Алексеевича.

— Не возвращался?

— Не было, — сказала старуха и, подумав, спросила: — Может, он чужие деньги растратил?

— У него и своих достаточно.

— У кассира деньги, ясное дело, чужие.

— При чем тут кассир? — удивился Маньковский.

Но старуха стояла на своем. На вопрос, чем занимается, жилец отвечал, что служит кассиром в инвалидной артели.

Похоже было, что Николай Алексеевич стыдится собственной славы.

«Что же теперь делать? — тревожно думал Маньковский. — Второй день стоим».

В комнату вошла старухина внучка.

— Люба, — представилась она и спросила: — Не появлялся Николай Алексеевич? Может быть, в милицию заявить?

— Подождем немного, — осторожно ответил Маньковский. Подымать шум было не в его стиле.

— Николай Алексеевич брал у меня Пушкина…

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал Маньковский и подал книгу. — К экзаменам готовитесь? — спросил он рассеянно.

Она засмеялась:

— Какие экзамены? В галантерейный ларек? Я же рядом с вами работаю.

— Все смех да смех, — снова заворчала старуха. И вдруг ахнула: — Граждане! Жилец вернулся! — и с удивительной живостью подбежала в окну. — Вернулся, ясное дело!

Маньковский бросился к Николаю Алексеевичу. После двухдневных скитаний он, несомненно, нуждается в помощи. Голодный, измученный, в одежде, насквозь пропыленной степью…

Но у Николая Алексеевича вид отнюдь не был изможденным. Чисто выбритый, в светло-сером, хорошо выутюженном костюме, на руке легкое пальто.

— Ну и наделали же вы переполоху!

— Прошу меня извинить, — сказал Николай Алексеевич и вошел в дом. — Простите меня, Варвара Федоровна, и вы, Любочка.

— Ладно, что живы, — сказал Маньковский. — Не будем уточнять, как говорится, инцидент исперчен.

Когда они остались вдвоем, Николай Алексеевич повесил пальто на вешалку, сел в кресло, вытянул ноги.

— Прошу извинить меня, — повторил он. — Знаю, что напугал вас. Но я должен был побыть один.

— Кто старое помянет… — сказал Маньковский. — Все хорошо, что хорошо кончается.

— Я тоже пришел к этому выводу. Я хочу сказать вам, Маньковский… Дело в том… Ну, словом, я больше не буду работать вертикальную стенку.

Маньковский вскочил:

— Знаете, это скверные шутки!

— Нет, это не шутки, — спокойно сказал Николай Алексеевич.

Маньковский был потрясен. Сбылись самые плохие его предчувствия. «И все оттого, что я не был с ним. Упустил момент, и вот… сорвался человек».

— Есть предложение, — сказал Маньковский. — Вы устали. Вы слишком много работали. Я говорю вам это как директор аттракциона. Естественно, вы поедете в Сухум. Ну, скажем, там слишком жарко. Я достану вам путевку в Трускавец. Это Западная Украина. Умеренный климат. Аттракцион вас ждет. Через месяц вы возвращаетесь и начинаете работать, как молодой бог. Я говорю вам это как человек человеку.

129